Филифьонка, которая верила в катастрофы. Туве Янсон.

Филифьонка живет в предощущении катастрофы. Она переезжает в дом на берегу моря, в котором когда-то жила ее бабушка. Но скоро это оказывается ошибкой. Этот берег, пейзаж, дом кажутся ей ужасными, но она остается из-за страха, что если продолжит поиски, то родственники сочтут ее легкомысленной, непостоянной. Филифьонка пытается навести уют в комнате, но ничего не выходит.

Мебельные гарнитуры терялись в углах. Стулья искали защиты у стола. Объятый ужасом диван полз к стене. А круги света от лампы были такими же беспомощными, как тревожный луч карманного фонарика в дремучем лесу. Как у всех филифьонок, у нее было множество безделушек: маленькие зеркальца и фотографии родственников в бархатных рамочках, ракушки, фарфоровые котята и хемули, отдыхавшие на вязаных салфетках, прекрасные изречения, вышитые шелком или серебром, малюсенькие вазочки и хорошенькие грелки-мюмлы для чайника… Да, все, что делает жизнь более легкой, а кроме того, значительной и менее опасной. Но все эти красивые вещицы утратили свою надежность и свой смысл в этом мрачном доме у моря. Она переставляла безделушки со стола на комод, с комода на подоконник, но они всюду были не к месту. И вот там они теперь и стояли, все такие же растерянные… Филифьонка остановилась в дверях, пытаясь найти утешение у своих вещей, но они были так же беспомощны, как и она сама.

Погода портиться, тревожное состояние Филифьонки растет. Она зовет в гости подругу Гафсу, чтобы разделить свои неприятные чувства, услышать слова поддержки, но ничего не выходит.

[... ] — Это спокойствие — неестественно. Явно случится что-нибудь ужасное. Дорогая Гафса, поверьте мне, мы очень мелки с нашими пряниками к чаю и с нашими ковриками и со всем тем, что для нас так важно. Ужасно важно, вы это знаете. Но этому важному всегда грозит неумолимый рок.

[... ] — Да, да, неумолимый рок, — быстро продолжала Филифьонка. — Его нельзя успокоить, нельзя понять, с ним нельзя обменяться мнениями и ни о чем нельзя спросить… Он скрывается во мраке за окном, далеко-далеко на дороге, далеко-далеко в открытом море, — и все растет и растет, и его не увидишь, пока не будет слишком поздно. Вы, Гафса, когда-либо знавали такое? Ну скажите, что с вами это ну хоть когда-нибудь случалось. Милая, вы скажете, да?

[... ] — Вы говорите о ветре? — вдруг спросила Филифьонка. — О ветре, что умчался вместе с вашим выстиранным бельем? А я говорю о циклонах. Об ураганах, дорогая Гафса. О смерчах, о вихрях, о тайфунах, о песчаных бурях… О речных приливных волнах, уносящих с собой дом… Но более всего я говорю о самой себе, хотя это не слишком прилично. Я знаю, что все пойдет прахом. Я все время думаю об этом. Даже когда стираю коврик. Можете ли вы это понять? Чувствуете ли вы то же самое?

В конце концов катастрофа случается, огромный смерч уносит дом Филифьонки.

— Вы были правы, ах, как вы были правы, — сокрушалась Гафса. — Вы ведь говорили, что будет катастрофа. Подумать только, все ваши прекрасные вещи!.. Весь ваш прекрасный дом!.. Я всю ночь пыталась вам дозвониться, я так беспокоилась, но телефонные провода сдуло ветром…
— Как мило с вашей стороны! — сказала Филифьонка, выжимая воду из шапочки. — Но на самом деле это было совершенно лишнее. Вы ведь знаете, что, когда полощешь ковры, надо всего-навсего подлить в воду немного уксуса и тогда их цвет совершенно не изменится! И вовсе незачем беспокоиться! И, усевшись на песок, Филифьонка захохотала так, что на глазах у нее выступили слезы.

Филифьонка как будто чрезмерно заботится о том «что люди скажут», «что подумают», «как принято», «как надо» и уделяет много внимания вещам, хотя и осознает, что мы придаем им слишком много смысла. Все это создает огромного внутреннее напряжение с которым Филифьонка уже не справляется.

Лишившись всего этого, она смеется от радости, возможно, потому, что чувствует большую внутреннюю свободу. Но кажется, что это освобождение для Филифьонки все же временное и новая катастрофа непременно повторится в ее жизни.