Решающий момент
Когда я впервые спросил об отце, Анна ответила, что появилась на свет путем непорочного зачатия. С тех пор прошло не одно Рождество и теперь во время ночной прогулки по тихой заснеженной Остоженке, Анна призналась, что ее мать все же грешна.
— Отец увлекался фотографией. После его смерти в доме осталась мастерская где, как мне казалось, он родился, жил и умер. Мать хранила ее, но в этом году решила сделать ремонт в доме. Теперь мастерскую нужно разобрать, растолкать по полкам, раздать близким. На ее месте будет гардеробная.
Два квартала мы прошли молча и когда подошли к дому, Анна мягко посмотрела на меня.
— Хочу забрать кое-какие вещи оттуда. Боюсь, что их окажется больше, чем смогу унести и... Может у тебя получится съездить со мной?
Чтобы не случалось с Анной, я никогда не знал ее чувств, а если пытался узнать, получал в ответ скупую телеграмму сухих слов. На следующий день мы выехали в Тверь. Воздух в вагоне поезда иссох, Анна листала какой-то журнал для архитекторов, множество страниц которого были обклеены цветными закладками.
— Архитекторы сегодня практически не уделяют внимания эстетике. Хотя всегда считала, что потребность человека создавать и созерцать красивые образы, такая же, как и потребность дышать.
— Теперь все утилитарно. Но, что интересно никто не умер. И даже не жалуется.
Какое-то время мы ехали молча, но позже Анна рассказала, что это произошло из-за смерти старшей сестры. Она утонула в озере.
— Трагическая случайность. После этого отец замкнулся. Последние шесть лет мы практически не общались. Почти все свободное время он отдавал фотографии и проводил в мастерской. Там он проявлял пленку еще этим своим старым химическим методом. Удачные фотографии собирал в альбомы, подписывал.
Мы проехали несколько станций прежде, чем она снова продолжила.
— Когда это случилось мы были уверены, что отец оставил записку. Но полиция заверила, что самоубийцы, желающие попрощаться, всегда оставляют послания на видном месте. Поэтому, если мы ничего не нашли сразу, то ничего и нет. Но каждый раз когда приезжаю домой и часами просиживаю в мастерской, листая альбомы, мне кажется, что на самом деле ищу эту записку.
Поезд прибыл в полдень. Родительский дом Анны стоял на окраине города. У ворот уныло торчал большой куст сирени, который наверняка весной живописно вспыхнет.
— Это наша семейная сакура, — Анна улыбнулась, — ты зайдешь?
Я не решился и пошел прогуляться. Мне хотелось найти то озеро. Как-будто по его размеру или внешнему виду, смогу понять глубину и характер душевной раны Анны и, что все это скажет мне о чем-то важном. Анна с её непостижимыми тайнами словно подсвечивала мир вокруг меня. Я никогда не считал сколько мы знакомы, но до нашей встречи теперь все казалось тусклым, выцветшим кадром из старой плёнки. Без неё, без её историй, лицо города и жизни теряло очертания и расплывалось в монотонной серости. Я не находил в себе смелости признать, что её молчаливые отказы и незавершённые фразы меня не отталкивали — напротив, только сильнее притягивали. Возможно, эта близость на расстоянии и была тем, что помогало мне не задыхаться в обыденности.
Анна вернулась с парой чемоданов. Я помог и увидел, что запирая дверцу ворот, она держит в левой руке книгу. Это был «Решающий момент» Анри Картье-Брессона. На обложке было фото с детьми, которые заполнили винтовую лестницу и застенчиво, сверху вниз, смотрели в объектив камеры.
— Читала, этот француз мог целыми днями рыскать по улицам, чтобы в какой-то момент щелкнуть затвором и поймать жизнь в ловушку. Но с отцом, по-моему, все вышло наоборот.
Анны опустила глаза, потом хотела взглянуть на меня, но не смогла. Мне захотелось обнять ее. но Через минуту она все же пересилила волнение.
Все время по пути назад Анна теперь листала Анри-Брессона, и периодически смотрела в окно, в котором теперь, когда стемнело, можно было увидеть лишь свое отражение. Дорога назад теперь казалось мне мучительно долгой.
— Знаешь, я была уверена, что не стану, как мой отец. А теперь боюсь, что так оно и случилось.
— Замкнутой. Разве тебе так не кажется?
— Не знаю. Есть немного, но ты всегда была такой, как мы познакомились.
— Сколько ты уже таскаешься за мной? Третий или четвертый год?
— Я никогда не считал сколько мы знакомы.
— Ничего у нас не выйдет. Мне может и хочется любви, но любить я не умею...
Анна что-то еще говорила, но я уже не слушал. После этой поездки мы попрощались и я вернулся к своей обычной жизни. До вечера работал в банке, а вечером после прогулки просиживал в кофейне на Остоженке, которая теперь казалось мне не такой привлекательной.
Сколько бы я ни тянулся за ней, Анна оставалась далёкой звездой, или далекой черной дырой, как она сказала о себе тогда в поезде. В её взгляде всегда угадывалось что-то непостижимое, будто, заглядывая в её глаза, я смотрел сквозь треснувшее стекло, искажённое и чуждое. Но как бы она ни избегала близости, я возвращался. Всегда был рядом, даже если знал, что ничего у нас не выйдет. Сегодня посчитал, что мы знакомы три года и восемь месяцев. Но у нас нет ни одной совместной фотографии. Даже той дружеской, которую обычно делают ради шалости.
Через несколько недель Анна позвонила и взволнованно рассказала, что во время, ремонта под деревянным полом мастерской нашли фотоальбом, который отец спрятал задолго до трагедии. Это было его послание поколениям. Альбом в основном состоял из семейных фотографий, которые прежде никто из домашних не видел, и на которых отец с Анной были счастливы, как она никогда не знала. Там еще, у фотографий были записи, которые Анна хотела мне зачитать, но залилась слезами. Скоро мы снова вышли на Остоженку по которой гуляли по большей части из-за архитектурных увлечений Анны.
— Пойдем в сторону Барыковского переулка. Хочу показать тебе один скульптурный фриз.
По дороге Анна рассказала, как упрашивала мать отложить ремонт, как навсегда прощалась с отцом с которым не успела познакомиться и, как много чувствует сейчас.
— Вот, здесь. Смотри наверх. Видишь, там на уровне третьего этажа фриз. Там серны между цветов на фоне гор и стая летящих птиц. Вот-вот, скользнут закатные лучи солнца и все это оживет!
Причудливый рисунок кованых балконных решеток, кронштейнов и ограждений, которыми был оформлен фасад дома Бройдо, напоминал корни растений прочно впившихся в стену. В закатный час все эти прихотливые изгибы стали живым импульсом природы и на истоптанных ступенях крыльца Анна прижавшись ко мне вытянула руку со смартфоном и сделала наше первое фото.